Левая нога не сдвинулась с места, и когда я рухнул, слух мой резанул хруст в колене, после чего распрямить ногу я уже не смог. Как выяснилось позже, разорвалось сухожилие четырёхглавой мышцы.
Шестью днями позже, после операции на моей ноге остался 18-сантиметровый шрам и «железная дорога» из тридцати трёх шпал-скобок. Разглядывая художества хирурга, я осознал, что точно не поеду в Камерун в следующем месяце, где со своим другом Джефом планировал chasse libre.
Chasse libre или, в переводе с французского, свободная охота, — означает африканское сафари без участия РН, — понятие, внесённое французами в разнокалиберные законодательства стран, бывших когда-то их колониями. Вероятно, это последнее оставшееся величайшее приключение настоящей африканской охоты, которое мы и намеревались испытать.
Для меня, в мои пятьдесят девять лет, оно представлялось отличным шансом сделать последний «африканский» выстрел в охотничьей карьере. В 1913 г., когда Теодор Рузвельт был несколькими годами моложе меня, он, продираясь через девственные бразильские джунгли, испытал подобное ощущение, сказав: «Я должен был идти. Это был мой последний шанс снова почувствовать себя мальчишкой».
Однако, человеческий мозг — забавная штука…
Вот, моя левая нога в «оковах» водружена на табуретку; но где-то глубоко в моём сознании я уже вижу себя пассажиром поезда из Яунде, мчащимся в ночи на север к своей конечной остановке через семнадцать часов.
Две моих винтовки — CZ 527 калибра .22 Hornet, чтобы настрелять дичи для пропитания, и Remington 700 под 375-й «магнум» для серьёзной охоты, упакованы в чехлы вместе с прицелами Minox и «боекомплектом» (по 50 патронов каждого калибра).
Я норовлю прикорнуть на полке спального вагона, но уж слишком жарко, да и адреналин зашкаливает. На станциях по маршруту поезда у окна купе возникают разносчики, предлагающие варёные вкрутую яйца, лимоны и выпечку; но у меня есть бутылки с водой и холодные цыплята из гостиницы. Я делюсь едой с Даниэлем, старшим носильщиком, который едет с нами из столицы. Пытаюсь общаться с ним на моём почти не существующем французском, а он, в свою очередь, на своём скромном английском. Но это неважно; к концу сафари мы понимаем друг друга вполне неплохо.
Завтра, поздним утром, мы сходим на конечной остановке в Нгаундере, комфортно расположившейся на высоте 1200 м над уровнем моря. Здесь Даниэля, Джефа и меня встречают на автомобиле и везут мимо саманных хижин с конусообразными крышами из пальмовых веток, свисающих почти до земли.
По основной магистрали мы следуем на север через саванну гвинейского типа в национальный парк Бенуэ и пересекаем его по внутренней дороге, что заканчивается в Чоллири. Здесь находятся остальные носильщики, которые понесут снаряжение в голубых пластиковых бочках. Отсюда двигаемся пешком.
Мы направляемся на восток, к границе с Чадом, где обитают буйволы, и идём двое суток, стремясь найти ещё нетронутые угодья. Останавливаемся на привал перед наступлением полуденной жары, и я натягиваю свой гамак.
У нас есть рис и маниок, но вот мясо нужно добывать на охоте. Когда нам удаётся завалить первого красного буйвола, носильщики сооружают очаги для копчения, и объедаются кусками осмоленного мяса чуть ли не до тошноты. Чтобы добыть питьевую воду, им приходится копать землю, но даже профильтрованная и прокипячённая, она всё ещё походит по цвету на сточные воды.
Девятью днями позже мы переезжаем на машине в ламидат Рей Буба. Ламидат — это территория мусульман-фулан (фулани — африканское племя), и право на охоту приобретается у местного властителя — ламидо, носящего белый тюрбан и развевающиеся белые одеяния и живущего за глинобитными башнями своего дворца.
Именно в этих краях мне повстречалась антилопа ньяла и водяной козёл. Кстати, тут у нас есть хижина, проточная вода и даже электричество. Правда, моя одежда обвисла мешком, а кожа стала смуглой; зато ноги окрепли, а глаз стал метким, и я могу бродить часами без передышки, даже на жаре.
Мне удаётся подстрелить антилопу ньяла. Вскоре, из ниоткуда на нас выскакивает огромная антилопа канна, однако лимит моей лицензии на отстрел крупной дичи исчерпан. В последний день я нахожу и добываю отличного западного болотного козла.
И вот, мы пакуем немудрёные пожитки и прощаемся, оставляя нашим носильщикам немало добра заодно со вполне заслуженной оплатой.
Мы возвращаемся поездом ночью, с охотничьими трофеями — с головами и шкурами. В Нанга Эбоко, когда состав идёт вдоль реки Санага, я оглядываюсь и вижу восходящее солнце. Утренняя жара уже разгорается в Яунде, когда наш поезд подползает к вокзалу и, скрежетнув, останавливается.
Вспоминается Антон Чехов и его рассказ «Пари». По его сюжету банкир побился об заклад на два миллиона рублей с молодым юристом на то, что юрист не выдержит добровольного одиночного заключения в течение пятнадцати лет, имея лишь только книги для чтения.
В конце рассказа, то есть накануне истечения пятнадцатилетнего срока, банкир пробрался в камеру юриста, чтобы убить его, поскольку у него уже не было денег для расчёта, и обнаружил измождённого затворника спящим за столом, на котором лежало письмо.
Оно гласило: «Пятнадцать лет я внимательно изучал земную жизнь. Правда, я не видел земли и людей, но в ваших книгах я пил ароматное вино, пел песни, гонялся в лесах за оленями и дикими кабанами, любил женщин…».
Затем в письме юрист объяснял, что он принял решение сбежать за несколько часов перед выигрышем пари, поскольку он уверился в единственной неоценимой вещи — одиночестве разума. Это Чехов…
А это я, моя нога на табуретке и мои игры разума с практически осязаемыми воспоминаниями о несбывшихся мечтах. Да, я не ощутил по-настоящему тяжкий плащ солнечных лучей на своих плечах, не почуял запах дыма и пыли, не ступил на тропу и не почувствовал отдачи моего 375-го. Но, через годик, когда мне стукнет шестьдесят, у меня ещё будет один последний, теперь уж самый последний, шанс. И я им обязательно воспользуюсь…
